#жиль делёз | Explore Tumblr Posts and Blogs

roman233 · 4 years

Text

10 книг по теории кино. Часть 1

Классические и современные пособия о природе кинематографа, методах его изучения, способах интерпретации, а также другие киноведческие аспекты в первой части нашей подборки

8 февраля 2016

57486

Евгений Белов

01. Владимир Соколов. «Киноведение как наука»

«Сначала было слово. В начале была Литература, Лингвистика, Поэтика. Потом был изобретен кинематограф и возникло киноведение. А вместе с ним две формулы: «Кино есть своеобразный язык общения» («кино-язык») и «У кино есть свой собственный язык». Формулы, содержащие один любопытный парадокс. Когда они развернуты в дефинициях, очевидно, каждая из них имеет свой предмет определения. В свернутом одна из них – определение, другая – термин. И вместе с тем обозначаются две взаимосвязанные, но различные проблемы теории: проблема определения киноискусства и проблема поиска «языка» этого искусства».

Уникальная книга выдающегося теоретика кино Владимира Семеновича Соколова, в которой предпринята первая попытка описать в теоретических терминах киноведение как науку и объединить различные взгляды теоретиков кино ХХ века. Первая часть посвящена общеметодологическим проблемам истории и теории кино, а во второй рассматриваются конкретные проблемы на примере анализа взглядов Льва Кулешова, Андре Базена, Всеволода Пудовкина, Романа Якобсона. Уникальность этого издания еще и в том, что оно представляет собой реконструкцию фрагментов рукописи из архива Соколова, дополненных текстами из периодики и редких сборников. Книга написана довольно сложным академическим языком, поэтому придется по вкусу только подготовленному читателю.

2. Жиль Делез. «Кино»

«Кадрированием называют обусловленность закрытой или относительно закрытой системы, включающей в себя все, что присутствует в образе: декорации, персонажей, аксессуары. Следовательно, кадр образует множество, состоящее из большого количества частей, то есть элементов, которые сами входят в подмножества. Их можно досконально пересчитать. Очевидно, что сами эти части присутствуют в образе. Это натолкнуло Якобсона на мысль назвать их объектами-знаками, а Пазолини – «кинемами». Такая терминология вызывает ассоциации с языком (кинемы – это нечто вроде фонем, а план – что-то подобное монеме), но такие сопоставления чисто внешние».

Легендарный труд известного французского философа Жиля Делёза «Кино» представляет собой не киноведческое, а скорее философское исследование феномена кинематографа. Делёз выстраивает свою логику кино, выделяя фундаментальные кинематографические концепты: образ-движение и образ-время. Он последовательно деконструирует кинематографические произведения на составляющие — кадр, образ, движение камеры, композиция, монтаж, свет, эмоции, фигуры и т.д., рассматривая их в контексте творчества великих режиссеров. Особый подход философа позволяет совершенно по-новому взглянуть на произведения Гриффита, Эйзенштейна, Вертова, Бергмана, Ромера, Пазолини, Бунюэля, Хичкока, Годара, Антониони, Кубрика, Рене и других известных кинематографистов, собранных в этом увесистом трактате.

3. Семен Фрейлих. «Теория кино. От Эйзенштейна до Тарковского»

«Сколько раз приходилось слышать от режиссеров — ставлю притчу. Об этом в связи с «Восхождением» говорила Лариса Шепитько (уточняя жанр картины, она говорила о неопритче), притчей называл свою картину «451° по Фаренгейту» Франсуа Трюффо, «Город женщин» — Федерико Феллини. И никогда не слышал, чтобы режиссер сказал, что ставит китч. Дело в том, что притча относится к возвышенным жанрам, китч — к низким, притча как бы вершина искусства, китч многие исследователи считают неискусством или даже антиискусством».

Один из самых популярных в России учебников по теории кино, написанный известным советским киноведом и сценаристом Семеном Израилевичем Фрейлихом. В отличие от других подобных изданий, в «Теории кино» Фрейлих делает наибольший упор на специфику различных кинематографических жанров — это одна из самых сложных и спорных тем в теории кино. Автор последовательно проходит по всем основным жанрам, иллюстрируя свои мысли примерами из советского и мирового кинематографа.

4. Кристиан Метц. «Воображаемое означающее»

«Чтобы сделать теоретиком кино, было бы идеально разлюбить кино и при этом всё еще любить — сначала сильно полюбить, а затем отстраниться вовсе, чтобы взяться за него с другой стороны, рассматривая его как цель того самого скопического влечения, которое и заставило его полюбить. Порвать с ним, как порывают некоторые отношения, но не ради чего-то другого, а для того, чтобы вернуться к нему на новом витке спирали. Не забывать, что представлял собой тот синефил, которым некогда был сам исследователь во всех оттенках его аффективных переживаний, во всей многомерности его существа, но уже не быть захваченным им: не терять его из виду, но все время иметь в виду. В конце концов, быть и не быть синефилом — это и есть два необходимых условия, чтобы говорить о кино».

Классическое произведение известного французского теоретика, «отца» семиологии кино и автора многочисленных работ о киноязыке. «Воображаемое означающее» — это фактически первая попытка применения психоаналитического и лингвистического подходов в изучении природы кинематографа. Кристиана Метца интересует не столько сам анализ фильмов, сколько их воздействие на зрителей и исследователей. В своей книге он пытается ответить на вопросы: Что такое «смотреть кино»? Как мы это делаем? Что мы при этом видим? Как к этому относимся?

5. Зигфрид Кракауэр. «Природа фильма. Реабилитация физической реальности»

«Киноактер занимает уникальное положение — он находится на стыке инсценированной и неинсценированной жизни. Разница между ним и актером театра была осознана еще в начальной стадии кино, когда Режан и Сара Бернар играли спектакль перед кинокамерой, и она не пощадила их. В чем же был недостаток их игры, той же игры, которую так восторженно принимали все театралы? Актеры театра и кино отличаются друг от друга двояко. Различны, во-первых, качества, необходимые им, чтобы отвечать требованиям выразительных средств театра или кино; и, во-вторых, их функции в постановке пьесы и, соответственно, фильма».

Сочинение немецкого кинокритика теоретика кино Зигфрида Кракауэра, по его же словам, является «попыткой вскрыть самую природу фотографического фильма». Начиная первую главу с исследования феномена фотографии, Кракуэр постепенно переходит к рассмотрению важнейших элементов кинематографа — сюжету, кадрированию, композиции, актерской игре, звуковому решению и т.д. В качестве примеров он использует культовые киноленты Гриффита, Чаплина, Уэллса, Эйзенштейна, Вертова и других известных режиссеров.

6. Barry Keith Grant. «Schirmer Encyclopedia of film»

«The term «critic» is often applied very loosely, signifying little more than «a person who writes about the arts». It can be defined more precisely by distinguishing it from related terms with which it is often fused (and confused): reviewer, scholar, theorist. The distinction can never be complete, as the critic exists in overlapping relationships with all three, but it is nonetheless important that it be made. What is a critic? Reviewers are journalists writing columns on the latest releases in daily or weekly papers. They criticize films and often call themselves critics, but for the most part the criticism they practice is severely limited in its aims and ambitions».

Уникальная четырехтомная энциклопедия на английском языке, в которой собрано около 200 статей на различные темы, касающиеся кинематографа. Известные киношколы и их представители, жанры кино и направления, виды спецэффектов, кинематограф разных стран, профессии и т.д. Каждая статья проиллюстрирована (350 черно-белых и 150 полноцветных фотографий) и содержит биографическую справку о каком-либо представителе киноиндустрии, а также список рекомендованной литературы по теме.

7. James Monaco. «How to Read a Film: The World of Movies, Media, Multimedia: Language, History, Theory»

«Moving pictures» are at first glance most closely parallel to the pictorial arts. Until quite recently, film could compete directly with painting only to a limited extent; it wasn’t until the late 1960s that film color was sophisticated enough to be considered wore than marginally useful as a tool. Despite this severe limitation, the effecs of photography and film were felt almost immediately, for the technological media were clearly seen to surpass painting and drawing in one admittedly limited but nevertheless vital respect: they could record images of the world directly. Certainly, the pictorial arts have other functions besides precise mimesis, but ever since the early Renaissance mimesis had been a primary value in pictoreal esthetics. To people for whom travel was a difficult and risky business, the reproduction of landscape scenes was fascinating and the portrait an almost mystical experience. Inundated now by myriad snapshots, mug shots, newspaper photos, and picture postcards, we tend to downplay this function of the pictoral arts».

Впервые опубликованная еще в 1977 году эта книга с говорящим названием стала очень популярной и переиздавалась несколько раз. Через взаимосвязь киноискусства с литературой, живописью, фотографией, телевидением, медиа и даже музыкой Джеймс Монако показывает те элементы и приемы, которые позволяют максимально полно «прочитать» фильм, разглядеть заложенные в нем мыслеформы и наладить коммуникацию между зрителем и режиссером. В третьем издании добавлен новый раздел, посвященный цифровым медиа — виртуальной реальности, киберпространству и т.д., а также существенно увеличился размер приложения.

8. Андрей Плахов. «Кино на грани нервного срыва»

«Вплоть до конца ХХ века киносмотры промоутировали достижения больших художников и важные тренды развития кино как искусства. На них побеждали фильмы итальянского неореализма, французской и чешской «новой волны», молодого английского и немецкого кино, кинематограф Ирана и «Азиатских тигров», киноманифесты датской «Догмы». Даже в нашем весе сформировалась национальная «мини-волна» — румынская, и фестивали её успешно раскрутили. Но по всему видно, что за редкими исключениями (например, Ханеке) кинематограф больших имен и сплоченных течений остается в прошлом. Новые авторы не харизматичны, аутичны (чтобы не пользоваться затёртым словом маргинальны). Они не имеют никаких шансов выйти из артхаусного гетто. Им, конечно, очень нужны фестивали, и это взаимно, но широкую публику эта смычка всё меньше возбуждает».

Свежая и достаточно редкая книга от известного критика Андрея Плахова, в которую вошли авторские статьи для газеты «Комерсантъ» и других изданий, написанные с 2001 по 2014 годы. Это не просто рецензии, а скорее размышления на важные вопросы: была ли в российском кинематографе «новая волна», почему на международных кинофестивалях побеждают те или иные картины, чем российский кинематограф отличается от других и как его воспринимают во всем мире и т.д. «Кино на грани нервного срыва» (название — оммаж к «Женщинам на грани нервного срыва» Педро Альмодовара) — настоящая находка для тех, кто интересуется современным отечественным кинематографом и фестивальной культурой.

9. Мария Кувшинова. «Кино как визуальный код»

«Как и в других работах Черкасски, фактом кинематографа пустой экран делает нарушение границ кадра — возникающая из белизны перфорация, прямоугольные прорези, которые в нашей системе координат и отделяют любую другую ленту (к примеру, двусторонний скотч) от кинопленки. Здесь парадокс: чтобы мы распознали изображение как кино, в нем должен содержаться дефект (да и вообще, что такое кино, как не повреждение фотослоя?). Кинопроектор — посредник между изображением и зрителем. Явные следы его присутствия (сбитая рамка, царапины, даже ожоги) становятся главным и неоспоримым доказательством того, что мы имеем дело именно с проекцией, а не с обычным куском белого (серого, черного) полотна».

Книга российской журналистки и кинокритика Марии Кувшиновой примечательна тем, что в ней автор рассматривает историю кино в контексте пограничных искусств. Изданная в 2014 году книга основана на одноименном курсе лекций, читаемых в школах Photoplay и МШНК. В своих наблюдениях Кувшинова опирается не только на произведения признанных мастеров, но также и на совсем новые работы и имена (Ксавье Долан, Дэвид О’Рейли и др.), и находит неожиданные параллели, например, между фенакистископом и gif-изображениями, царапинами на пленке и глитчем, фильмами Тарковского и компьютерными играми и т.д.

10. Екатерина Сальникова. «Феномен визуального»

«Чем отличается пульт от прутика и кочерги? Тем, что он воздействует без физического, очевидного прикосновения к телевизору. У фактуры огня и телеизображения есть нечто общее. По-настоящему их нельзя коснуться руками. Они бесплотны. Ощутить физически воздействие пламени можно, но нежелательно. Пламя не для того существует, чтобы его трогали. Изображение в телевизоре не жжется, однако оно недоступно. Дотронуться можно лишь до телеэкрана. Но телеэкран — это еще не изображение».

Эта монография стоит особняком в нашей подборке, так как предметом её исследования является не кинематограф, а визуальная культура в целом, феномены визуальности и зрелищности. В этой обстоятельной работе подробно рассмотрена эволюция визуальной культуры от первых наскальных изображений каменного века до 3D-фильмов и цифровой графики XXI века. Автор не только пытается проследить весь путь визуальности как явления, но и понять причины его возникновения, способы существования и функционирования в человеческой среде. Эту книгу полезно почитать каждому, кто интересуется живописью, фотографией, кино, телевидением, городской средой, мифологией и культурой в целом.

Теги

Кино

ТВ

Обзоры

Книги

Образование

Владимир Соколов

Киноведение

Жиль Делез

Семен Фрейлих

Теория кино

Кристиан Метц

Зигфрид Кракауэр

Barry Keith Grant

Андрей Плахов

Мария Кувшинова

Екатерина Сальникова

Популярное

Василий Соловьев: «„Хэппи-энд“ — первый российский фильм, которому пожелал удачи Военно-морской флот США»

Режиссер монтажа: Мария Сергеенкова

Что не так с «Доводом»: не те актеры, не тот сюжет, не тот перевод и… ничего не понятно

«Не входи» в «Таинственный сад»: немного о премьерах конца лета и начала осени

Как оперативно перевести телестудию из оффлайна в онлайн

Что нам делать с «Чиками»

Василий Соловьев: «„Хэппи-энд“ — первый российский фильм, которому пожелал удачи Военно-морской флот США»

Режиссер монтажа: Мария Сергеенкова

Что не так с «Доводом»: не те актеры, не тот сюжет, не тот перевод и… ничего не понятно

«Не входи» в «Таинственный сад»: немного о премьерах конца лета и начала осени

0 notes

taezhnaya · 6 years

Text

Книжная полка: Искусствовед и критик Ирина Кулик о любимых книгах// Wonderzine

Я очень давно не читаю бумажные книги и, увы, не воспринимаю чтение как отдельное специальное занятие. Поэтому для меня разговор о чтении — ностальгический: воспоминания о времяпрепровождении, которому я предаюсь всё реже и реже — разве что в метро и в самолётах. Большинство книг, о которых мы будем говорить, я читала очень давно и с тех пор не перечитывала. Я вообще редко возвращаюсь к книгам, как, впрочем, и не пересматриваю фильмы, особенно любимые: боюсь разрушить магию давних воспоминаний. Набоков где-то писал, что когда он взрослым перечитал «Шерлока Холмса», ему показалось, что ему попалось сокращённое издание.

В моей жизни было два интенсивных периода чтения. Это детство и время, когда я писала докторат в Париже. В советский период запойное чтение было единственным развлечением: фильмы и музыка тогда почти не были доступны, во всяком случае, не так, как сегодня. Я помню, с какой радостью родители читали мне вслух — Пруста, например. Им это доставляло не меньшее удовольствие, чем мне. Следующий период запойного чтения был связан с учёбой во Франции, где я писала диссертацию по литературе: поэзии дадаистов, сюрреалистов и русской зауми. Главным моим развлечением в Париже были прогулки и книги, которые я читала в знаменитых парках, от классического Люксембургского сада до модернистского Ля-Вилетт, на набережных и даже на Пер-Лашез, а также в библиотеках — таких разных, как библиотека Центра Помпиду и библиотека Святой Женевьевы, с её зелёными лампами и строгими библиотекарями.

Парки и библиотечные книги в Париже — это ещё и бесплатные удовольствия, доступные бедному студенту в этом дорогом городе. Но я полюбила и мир парижских букинистов и книжных распродаж — изобилие было невероятное. Плюс время написания диссертации — раздолье для прокрастинации любого рода: вместе со всем, что надо было читать по теме, я, разумеется, читала очень много того, что к ней совсем не относилось — например, модернистскую фантастику, Берроуза, Балларда, Филипа Дика, Уильяма Гибсона. Но в конечном итоге это тоже помогло диссертации.

Сейчас я чаще всего читаю интернет — вернее, не читаю, а ищу информацию к лекциям. Но я по-прежнему иногда берусь за романы — как простой потребитель литературы, которому нужен мир, куда можно сбежать.

АНДРЕ БРЕТОН

«Надя» («Nadja»)

Экзотическое имя героине основоположника сюрреализма пристало больше, чем привычное. Бретон — как раз один из авторов, с которыми я провела много времени во время написания диссертации. Это очень важная для меня фигура: я люблю сюрреалистическое мировосприятие, и хотя у Бретона репутация харизматического тирана, любившего исключать из сюрреализма, как из партии, всех (Дали и Джакометти, например), меня он всё равно притягивает.

«Nadja» появилась у меня при романтических обстоятельствах: мне её подарил прекрасный молодой француз, с которым мы вместе путешествовали на машине через Польшу, Германию, Голландию во Францию. В Париже друг записал меня в университет, в котором я в итоге и защитила диссертацию. «Nadja» — это книга, документирующая сюрреалистический опыт проникновения в параллельную реальность. Следуя за экзотической и полубезумной славянской девушкой, дрейфуя за ней по знакомому городу, повествователь попадает из реального Парижа в Париж сновиденческий, фантомный и сюрреалистичный. И опыт этот, что очень важно, проиллюстрирован отобранными самим Бретоном снимками Картье-Брессона, Брассаи и прочих великих фотографов — потому что именно камера может запечатлеть потустороннее. Ну, и читая эту книгу в Париже, я во многом отождествляла себя с «Наджей».

ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ

«Моби Дик»

Последний великий классический «кирпич», который я прочла в жизни. Зарубежную литературу в нашем институте преподавали фантастически хорошо. В начале девяностых, когда ещё мало что было переведено, наша преподавательница уже читала нам историю классической литературы через оптику структурализма и постструктурализма, пересказывала Мишеля Фуко и Ролана Барта.

«Моби Дик» поразил меня не как приключенческий, но как эпистемологический роман, со всеми этими сведениями о китах, с очень современным и концептуальным смешением приключенческого романа, научной литературы, аллегории — и очень старомодным очарованием науки, всё ещё участвующей в общей картине мира. Это очень похоже на то, чем занимаются некоторые современные художники, осмысляющие ностальгию по очарованию энциклопедического и всеобъемлющего знания.

ГОВАРД ЛАВКРАФТ

Первая книга этого великого американского автора мне попалась на летних каникулах на советском юге — где самым страшным была великая скука той эпохи, когда под рукой не было интернета и даже нормальных книжных магазинов и остаться без чтива было почти как остаться без сигарет. Мне удалось купить сборник Лавкрафта с чудовищным полиграфическим оформлением и ещё более чудовищным переводом — как если бы его сделали не люди, а какие-то на глазах теряющие человеческий облик и речь вполне лавкрафтовские чудища. Меня это очень впечатлило.

Потом я читала Лавкрафта во французском переводе, наоборот, предельно эстетском — он напоминал какие-нибудь сказки Оскара Уайльда. Но лавкрафтовский ужас был неизбывен. Этот писатель уникален тем, что не пересказывает что-то страшное, а заставляет пережить само ощущение ужаса, так ничего и не описав — как во сне, когда ты просыпаешься в холодном поту, не увидев той кошмарной картины, предчувствие которой и заставило тебя проснуться.

ПАВЕЛ ПЕППЕРШТЕЙН, СЕРГЕЙ АНУФРИЕВ

«Мифогенная любовь каст»

У меня есть полустёртое воспоминание — не уверена, что оно правдивое, — что я познакомилась с этой книгой в рукописях до того, как она вышла. Это были огромные общие тетради в клеточку с рисунками внутри, очень похожие на подобие «фанфиков», которые сочиняли на задних партах и последних страницах тетрадей мои одноклассники в советской школе — там, кажется, тоже было что-то про войну и «фашистов». «Мифогенная любовь каст» в таком виде выглядела как совершенно аутсайдерская литература.

Несусветный и монументальный первый том меня поразил до глубины души именно своей вдохновенной несуразностью, нежеланием считаться хоть с какими-то литературными правилами. Но без «Мифогенной любви каст» не было бы ни Пелевина, ни позднего Сорокина. Это действительно большая литература — и, как становится ясно во втором томе, самый значительный поколенческий роман для моих ровесников. Это не курьёз, не психоделическая «телега», а русский аналог «Радуги тяготения» Томаса Пинчона — по масштабу и соединению несоединимого.

ФИЛИП ДИК

«Помутнение»

Сам опыт знакомства с этим романом напоминает галлюцинацию или ложное воспоминание. Я долго не могла поверить, что и правда читала его в журнале «Юность», который нашла, кажется, в вечерней школе, где тогда училась. И только потом, выяснив, что этот «глюк» был ещё у нескольких моих сверстников, я убедилась в том, что потрясающий роман Филипа Дика и правда опубликовали в советском молодёжном журнале, судя по всему, в качестве антинаркотической пропаганды.

Опубликовали ещё и с иллюстрациями — странным образом похожими на появившийся сильно позже отрисованный фильм по «Помутнению» Ричарда Линклейтера, хотя, конечно, с поправкой на эстетику журнала «Юность». Тогда я не знала ещё ни Филипа Дика, ни великую традицию литературы о наркотиках — этот опыт был пережит мной с чистого листа. Надо сказать, что это неплохая антинаркотическая пропаганда: в параноидальных бэдтрипах диковских героев нет никакой психоделической романтики.

УИЛЬЯМ ГИБСОН

«Мона Лиза овердрайв»

Меня очень занимают барочные конструкции о границах реального и нереального. И Гибсон, как истинный постмодернист, придумывает мир, в котором это смешение не пугает, но восхищает, — так и должно быть.

Гибсона я читала на французском (английский не мой первый иностранный язык). В тех переводах было понятно, что это не обычная научная фантастика, а нарочито модернистская проза, отсылающая к Пинчону и Балларду. И ещё у Гибсона мне нравится, что это единственный известный мне фантаст, придумывающий для своего будущего — а в последних романах уже для нашего настоящего — очень убедительное и очень оригинальное современное искусство, которое могло бы стать главным событием многих биеннале, если бы было реализовано художниками, а не сочинено романистом.

САЙМОН РЕЙНОЛЬДС

«Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого»

Рок-музыка играет большую роль в моей жизни — в том числе и по причинам, которые так блестяще анализирует Рейнольдс, связавший музыку и ностальгию. Любая песня — это немножко пирожное «Мадлен»: книжка, которую я прочитала и полюбила в молодости, не будит те же воспоминания, что любимый альбом.

Книга Рейнольдса написана очень здорово, с большим количеством информации — и при этом очень связная, личная, с пристальным взглядом на поколение. Рейнольдс пишет, как мы упустили идею утопии — мысль о счастливом общем будущем совершенно ушла, и этим активно занимается сейчас современное искусство.

ЖИЛЬ ДЕЛЁЗ

«Фрэнсис Бэкон. Логика ощущения»

Редкое сочетание: это и программный философский текст Делёза, и очень точный и подробный искусствоведческий анализ Фрэнсиса Бэкона. Я очень люблю Бэкона, и люблю искренне — отлично помню его большую ретроспективу в ЦДХ в начале девяностых, на которую я пришла, не зная о художнике вообще ничего, — и «улетела». Делёз внятно объясняет метод Бэкона, проводит очень интересные аналогии с литературой — с Беккетом и Берроузом — и пишет свой философский опус как экспериментальную прозу, очень напоминающую по особому драйву того же Берроуза (кстати, друга Фрэнсиса Бэкона).

ЛЕОНОРА КАРРИНГТОН

«Слуховая трубка»

Недавно переведённый чудесный роман художницы-сюрреалистки, книга, которая которая словно бы всё время претерпевает жанровые метаморфозы: начинается как печальная реалистическая повесть о пожилой даме, которую отправляют в дом престарелых, затем превращается в детектив в духе Агаты Кристи, а потом — в конспирологическое фэнтези в духе Умберто Эко.

При этом это очень женская и, не боюсь сказать, женственная проза: прихотливая, забавная, лёгкая, субъективная и ненавязчиво настаивающая на женской перспективе и женских персонажах там, где мы привыкли читать о мужских фигурах. Проза ещё и восхитительно свободная в своей изобретательности — такому переплетению и переворачиванию знакомых, казалось бы, мифологем и сюжетов позавидовали бы Борхес и Нил Гейман.

ЮРИЙ ХАНЮТИН

«Реальность фантастического мира»

Первая любимая книга о кино, которую я прочитала. Это критик, работавший в советские времена в Институте киноискусства и написавший одну из самых подробных апологий фантастических фильмов, которая была возможна в семидесятые годы: от Мельеса до «Соляриса». Отличный набор произведений — в том числе «Заводной апельсин» и «Дьяволицы» и десятки антиутопий. Неизбежный делавший эту книгу «советский» идеологический подход — с цитатами из Маркса в предисловии — тут нисколько не мешает.

Ханютин писал о фантастике как о критике капиталистического общества — но с ним бы согласились и сами режиссёры, и западные коллеги, левые, как большинство интеллектуалов. В детстве, когда эти фильмы казались абсолютно недоступными, книга Ханютина давала не только информацию о них, но и удивительно передавала очарование. Советский кинокритик писал для читателей, у которых вряд ли была возможность посмотреть все эти картины, — и в совершенстве владел ныне утраченным за ненужностью даром описания фильмов — так же чудесно это делал разве что Михаил Трофименков. Эта книга повинна в моей синефилии, в том, что весь институт я прогуляла в открывшемся тогда Музее кино — с восторгом узнавая кадры и сцены, знакомые не по фотографиям, а по текстам Ханютина.

АЛЕКСАНДР ВАДИМОВ, МАРК ТРИВАС

«От магов древности до иллюзионистов наших дней»

Любимая книжка детства, подробная история искусства фокусников — с древнеегипетских жрецов, индийских факиров и средневековых площадных представлений до Гарри Гудини. Один из авторов книги — знаменитый советский иллюзионист, выступавший под экзотическим псевдонимом Алли-Вад в образе загадочного индуса в чалме.

Автор пишет «изнутри» профессии — и именно поэтому не сдаёт коллег и никогда окончательно не разоблачает трюки. Зато приводит удивительные описания фокусов всех времён и народов и биографии великих мастеров иллюзий: Калиостро, Мельеса, Гудини. Одна из невероятных историй реального фокусника, судя по всему, также легла в основу романа Кристофера Приста «Престиж» и снятого по нему фильма Кристофера Нолана. Для меня эта книга, наверное, связана с современным искусством, также заставляющим нас задаваться вопросом, что именно мы видим и кто и зачем нам это показывает.

#interview

0 notes

arthurkleinhaifa-blog · 7 years

Text

27 мая, в субботу, в музее пройдет специальное мероприятие в честь закрытия выставки «Белым по белому — от Малевича до наших дней». Стоимость билета составляет 35 NIS

В стоимость билета на мероприятие 27 мая входит: посещение музея, экскурсия (на иврите или русском языке), бокал шампанского и чизкейк в музейном кафе.

Экскурсия на иврите в 11:00, экскурсия на русском языке начнется в 12:00

Билеты доступны в кассе музея. Стоимо��ть билетов и часы работы музеев можно уточнить на сайте hms.org.il или по телефону 04-9119372

Количество билетов на 27 мая ограничено, рекомендуем приобретать билеты заранее.

Действует специальная акция на входные билеты в музей Мане Каца в выходные дни. Плата за входной билет с четверга по субботу составляет 20 NIS. За исключением 27 мая 2017

Закрытие выставки: 27 мая 2017, суббота

Куратор: Светлана Рейнгольд

http://www.mkm.org.il

#gallery-0-5 { margin: auto; } #gallery-0-5 .gallery-item { float: left; margin-top: 10px; text-align: center; width: 50%; } #gallery-0-5 img { border: 2px solid #cfcfcf; } #gallery-0-5 .gallery-caption { margin-left: 0; } /* see gallery_shortcode() in wp-includes/media.php */

Иехиэль Кризе_фотограф Стас Королов

Часть экспозиции выставки Белом по белому_фотограф Стас Королов

Сюли Б. Вульф_Городской пейзаж_2015

Лиа_Даян_Дома молитв 2008_2009_фотограф Стас Королов

На протяжении веков белый цвет нес в себе символический смысл. Им интересовались в контексте религии, философии и литературы. Тайна белого цвета будоражила умы физиков и лириков. В мир изобразительного искусства белый цвет в своей радикальной форме внедрился в начале XX века благодаря произведению Казимира Малевича. С момента основополагающей декларации Малевича белый цвет стал неотъемлемой составляющей палитры как в кристально чистой форме, так и в различных интерпретациях. Вспомним лондонское общество художников «Де Стейл», Жана Арпа, Роберта Раушенберга, Пьеро Мандзони, Сола Левитта, Роберта Раймана, арт-группу ZERO и многих других. Вместе с тем, радикальное самостоятельное использование белого часто становилось предметом насмешек и нападок на абстрактное нефигуральное искусство.

В разных культурах и концепциях белый цвет ассоциируется с началом начал, рождением, тишиной, вакуумом и смертью. Иногда белому приписывают ироническое отношение к радикальной редукции. Выставка «Белым по белому» рассматривает эти идеи и анализирует контексты, в которых они зарождаются. С одной стороны, предпринимаются попытки понять концепцию белого цвета, а с другой – ему отказывают в осознанности и проявлении самосознания. Критика постмодернистского искусства отражает тайные характеристики белого цвета.

На восприятие белого цвета в искусстве существенно повлияла философская мысль. Австрийского мыслителя Людвига Витгенштейна перед смертью волновала тема оптики белого цвета. «Почему человек не в состоянии представить себе прозрачный белый цвет?» – вопрошал философ и не находил однозначного ответа на свой вопрос. Чем прозрачнее становится белый, тем больше он теряет в цвете, исчезая, растворяясь в бескомпромиссной оптической прозрачности. Французский философ Жиль Делёз писал: «Ошибочно полагать, что художник пишет картины на белом полотне». Ведь полотно обладает бесконечным потенциалом еще не существующих образов. Придавая форме конкретное существование, мы уничтожаем белизну – пустоту, символизирующую все многообразие потенциальных изображений.

Выставка состоит из двух частей. Первая часть предлагает историческую ретроспективу появления и существования белого цвета в израильской живописи на примере работ нескольких поколений отечественных художников. Вторая часть выставки посвящена современным израильским художникам, которые исследуют в своем творчестве силу ритуальной чистоты и целостности форм, стремясь «пролить свет» на сферу возвышенного, недосягаемого. Некоторые произведения применяют абстрагирование белого – прием, посредством которого Дюшан и Малевич демонстрируют абсолютный вакуум, стремясь достичь нулевого уровня в искусстве. Пит Мондриан полагал, что на таком нулевом уровне творения картина сможет воссоединиться с бесконечностью, растворив свою художественную суть в окружающем мире. В этой части выставки также представлены произведения, на которых изображается словно выцветшая израильская природа — ослепляющая белизна заряжает изображенные объекты аурой, объединяющей небесное и земное солнце. В данном случае использование белого цвета является резкой критикой сионистских воззрений, призывавших к «очищению» Эрец Исраэль от неевреев. В данном контексте белый цвет играет важнейшую роль в постколониальном дискурсе. Социолог Хоми Баба полагает, что белый цвет выступает завесой, экраном, на котором транслируются призраки политики прошлого в абсолютно пустом пространстве настоящего. Белый цвет также традиционно считается символом женственности, ритуальной чистоты и плодовитости. Некоторые художники используют этот цвет для выражения своей позиции в гендерных вопросах, подчеркивая, что женская самооценка подчинена сегодня нескончаемым усилиям для приведения тела в соответствие с установленными модой стандартами красоты.

Когда нашему вниманию предлагают невидимые элементы, мы приходим к осознанию того, что наше понимание искусства зиждется на знании, предпосылках, аксиомах и определенной вере в компетентность художника и самого института искусства. Выставка «Белым по белому» ставит под вопрос все существующие стереотипы в отношении белого цвета, предлагая нам расширить свое понимание и осознание его существования, освободившись от предубеждений и трактовок.

Кураторы: Лариса Блиман и Светлана Рейнгольд

Музей Мане Каца. Белым по белому — от Малевича до наших дней 27 мая, в субботу, в музее пройдет специальное мероприятие в честь закрытия выставки «Белым по белому — от Малевича до наших дней». Стоимость билета составляет 35 NIS В стоимость билета на мероприятие 27 мая входит: посещение музея, экскурсия (на иврите или русском языке), бокал шампанского и чизкейк в музейном кафе. Экскурсия на иврите в 11:00, экскурсия на русском языке начнется в 12:00 Билеты доступны в кассе музея. Стоимость билетов и часы работы музеев можно уточнить на сайте hms.org.il или по телефону 04-9119372 Количество билетов на 27 мая ограничено, рекомендуем приобретать билеты заранее. Действует специальная акция на входные билеты в музей Мане Каца в выходные дни. Плата за входной билет с четверга по субботу составляет 20 NIS. За исключением 27 мая 2017 Закрытие выставки: 27 мая 2017, суббота Куратор: Светлана Рейнгольд На протяжении веков белый цвет нес в себе символический смысл. Им интересовались в контексте религии, философии и литературы. Тайна белого цвета будоражила умы физиков и лириков. В мир изобразительного искусства белый цвет в своей радикальной форме внедрился в начале XX века благодаря произведению Казимира Малевича. С момента основополагающей декларации Малевича белый цвет стал неотъемлемой составляющей палитры как в кристально чистой форме, так и в различных интерпретациях. Вспомним лондонское общество художников «Де Стейл», Жана Арпа, Роберта Раушенберга, Пьеро Мандзони, Сола Левитта, Роберта Раймана, арт-группу ZERO и многих других. Вместе с тем, радикальное самостоятельное использование белого часто становилось предметом насмешек и нападок на абстрактное нефигуральное искусство. В разных культурах и концепциях белый цвет ассоциируется с началом начал, рождением, тишиной, вакуумом и смертью. Иногда белому приписывают ироническое отношение к радикальной редукции. Выставка «Белым по белому» рассматривает эти идеи и анализирует контексты, в которых они зарождаются. С одной стороны, предпринимаются попытки понять концепцию белого цвета, а с другой – ему отказывают в осознанности и проявлении самосознания. Критика постмодернистского искусства отражает тайные характеристики белого цвета. На восприятие белого цвета в искусстве существенно повлияла философская мысль. Австрийского мыслителя Людвига Витгенштейна перед смертью волновала тема оптики белого цвета. «Почему человек не в состоянии представить себе прозрачный белый цвет?» – вопрошал философ и не находил однозначного ответа на свой вопрос. Чем прозрачнее становится белый, тем больше он теряет в цвете, исчезая, растворяясь в бескомпромиссной оптической прозрачности. Французский философ Жиль Делёз писал: «Ошибочно полагать, что художник пишет картины на белом полотне». Ведь полотно обладает бесконечным потенциалом еще не существующих образов. Придавая форме конкретное существование, мы уничтожаем белизну – пустоту, символизирующую все многообразие потенциальных изображений. Выставка состоит из двух частей. Первая часть предлагает историческую ретроспективу появления и существования белого цвета в израильской живописи на примере работ нескольких поколений отечественных художников. Вторая часть выставки посвящена современным израильским художникам, которые исследуют в св��ем творчестве силу ритуальной чистоты и целостности форм, стремясь «пролить свет» на сферу возвышенного, недосягаемого. Некоторые произведения применяют абстрагирование белого – прием, посредством которого Дюшан и Малевич демонстрируют абсолютный вакуум, стремясь достичь нулевого уровня в искусстве. Пит Мондриан полагал, что на таком нулевом уровне творения картина сможет воссоединиться с бесконечностью, растворив свою художественную суть в окружающем мире. В этой части выставки также представлены произведения, на которых изображается словно выцветшая израильская природа — ослепляющая белизна заряжает изображенные объекты аурой, объединяющей небесное и земное солнце. В данном случае использование белого цвета является резкой критикой сионистских воззрений, призывавших к «очищению» Эрец Исраэль от неевреев. В данном контексте белый цвет играет важнейшую роль в постколониальном дискурсе. Социолог Хоми Баба полагает, что белый цвет выступает завесой, экраном, на котором транслируются призраки политики прошлого в абсолютно пустом пространстве настоящего. Белый цвет также традиционно считается символом женственности, ритуальной чистоты и плодовитости. Некоторые художники используют этот цвет для выражения своей позиции в гендерных вопросах, подчеркивая, что женская самооценка подчинена сегодня нескончаемым усилиям для приведения тела в соответствие с установленными модой стандартами красоты. Когда нашему вниманию предлагают невидимые элементы, мы приходим к осознанию того, что наше понимание искусства зиждется на знании, предпосылках, аксиомах и определенной вере в компетентность художника и самого института искусства. Выставка «Белым по белому» ставит под вопрос все существующие стереотипы в отношении белого цвета, предлагая нам расширить свое понимание и осознание его существования, освободившись от предубеждений и трактовок. Кураторы: Лариса Блиман и Светлана Рейнгольд

0 notes

huangdao · 7 years

Photo

canvas, 60x60 cm. «To leave, to escape, is to trace a line…» © Gilles Deleuze «Уходить, исчезать – это чертить линию…» © Жиль Делёз #Guattari #Deleuze #alexbukreevart #acryliconcanvas #primitivism #philosophy

#philosophy #primitivism #guattari #acryliconcanvas #deleuze #alexbukreevart

0 notes

zuy-q · 9 years

Text

Это здорово — не иметь своего мнения или идеи по тому или иному поводу. В наше время мы страдаем не столько от недостатка общения, сколько от сил, принуждающих нас говорить, когда сказать нам на деле нечего.

#жиль делёз #делёз

0 notes

izurat · 5 years

Text

читать

О рекламе Осип Брик

Ролан Барт Сamera lucida

Умберто Эко Роль читателя.

Жиль Делёз - Кино

И В Гете Учение о цвете.

Петр Фисун - Фотокомпозиция. Иллюстрированный самоучитель 2012.pdf

Кортасар Хулио Слюни дьявола

Герман Гессе Из ранних расс��азов

Милорад Павич Пейзаж, нарисованный чаем

Джеймс Джойс Финнегановы поминки

Энциклопедический словарь юного филолога

Андрей Тарковский «Лекции по кинорежиссуре»

Эсперанто за 10 часов Ознакомительный блиц-курс

#doc #book #read

0 notes

valdeloir · 5 years

Link

#афоризмы

0 notes

zuy-q · 9 years

Text

Ницше понимал, пережив это сам, в чём тайна жизни философа. Философ овладевает аскетическими добродетелями — смирением, нищетой, целомудрием, — чтобы заставить их служить лишь своим собственным специфическим целям, небывалым целям и, по правде говоря, не столь уж аскетическим. Он заставляет их выражать его собственную выделенность (единичность). Для философа речь идет не о моральных целях или о религиозных средствах достижения иной жизни, а скорее о «следствиях-эффектах» самой философии. Ибо для него вовсе не существует иной жизни. Смирение, нищета, целомудрие становятся теперь следствиями-эффектами чрезвычайно богатой и насыщенной жизни, достаточно мощной, чтобы захватить мысль и подчинить себе любой инстинкт, — именно это Спиноза называет Природой: жизнь, которая живет, не отталкиваясь от потребностей, не основываясь на средствах и целях, но которая берет свое начало в творчестве, в продуктивности, в мощи, опираясь на причины и эффекты.

Смирение, нищета, целомудрие — вот тот его (философа) способ пребывания в Великой Жизни и превращения собственного тела в храм по причине уж слишком гордой, уж слишком богатой, слишком чувственной. Так что те, кто нападает на философа, испытывают стыд оттого, что они нападают на проявления скромности, бедности и целомудрия; и от этого их бессильная ярость лишь возрастает; сам же философ, не сопротивляясь, принимает на себя каждый удар.

«Спиноза»

#жиль делёз #делёз #ницше #спиноза #философ

2 notes · View notes

falanster-spb · 10 years

Text

Жиль Делёз «Марсель Пруст и знаки»

После 15-летнего перерыва переиздана работа Жил�� Делёза «Марсель Пруст и знаки». Работа известного французского философа, напоминая по форме своеобразный комментарий к многотомной эпопее Пруста «В поисках утраченного времени», является по сути серьезной философской аналитикой знака и текста как таковых. Многие сюжеты и темы, уже знакомые отечественному читателю по различным публикациям на русском языке, находят в предлагаемом вниманию тексте Делеза свое развернутое выражение. Сборник включает также две статьи философа «По каким критериям узнают структурализм» и «Мистерия Ариадны по Ницше». 680 р.

#жиль делёз #марсель пруст

9 notes · View notes

falanster-spb · 13 years

Text

Жиль Делёз «Кино» и список остальных новинок print-on-demand

Две книги о кино одного из крупнейших современных философов Жиля Делеза (1925-1995) имеют весьма неопределенный статус в современной теории. Они, с одной стороны, представляют большую трудность для историков и теоретиков кино, поскольку у концепции Делеза мало точек соприкосновения с тем, что до сих пор делалось в этой области знания. Конечно, почти все фильмы, с которыми имеет дело французский философ в своем исследовании, хорошо известны не только специалистам, но и широкому кругу синефилов; конечно, киноведческая литература не охвачена Делезом достаточно полно, однако даже предъявленное им количество фильмов и работ о кино кажется избыточным для статусного философа. Делез несомненно был увлечен кинематографом, очарован им. Несомненно и то, что дело вовсе не в количестве просмотренных им фильмов, что трудности историков и теоретиков кино в понимании Делеза начинаются с того, что все, сделанное ими за многие годы, оказывается чем-то очень частным и незначительным: не только исторические периоды, школы, направления, но и основные технические понятия (монтаж, крупный план, план-эпизод, тревеллинг и т.п.) обретают в этой работе очень непривычную интерпретацию.

Список всех остальных новинок print-on-demand — внутри поста.

Адорно Т. «Эстетическая теория» Адорно «Философия новой музыки» Аристотель «Метафизика» Арриги «Долгий двадцатый век» Барт «Система моды» Барт «Фрагменты речи влюблённого» Берия «К вопросу об истории большевистких организаций» Блум «Страх влияния» Бовуар «Второй пол» т. 1 т. 2 Бодрийяр Ж. «Система вещей» Бурдье П. «Практический смысл» Гадамер «Истина и метод» в 3т.т. Гельдерлин «Смерть Эмпедокла» Ги Дебор «Общество Спектакля» Глазычев В. «Урбанистика» Грамши «Искусство и политика» Гройс Борис «Дневник философа» Делёз Ж. «Марсель Пруст и знаки» Делёз Жиль «Ницше и философия» Делёз «Кино» Жижек «Устройство разрыва» Избранная проза немецких романтиков 2тт «История женщин» т.1 Калхун «Национализм» Кобяков «Закат империи доллара» Лессинг, Лаокоон Лиотар «Состояние постмодерна» Лотреамон «Песни Мальдорора» Лукач Г. «История и класс» Лукач «К онтологии общественного бытия» Лукач «Молодой Гегель» Лукач «Своеобразие эстетического» в 4 т.т Луман «Власть» Марк Блок «Феодальное общество» Мосс «Общество, обмен, личность» Мосс «Социальные функции священного» Негри, Хардт «Империя» Нольте «Европейская гражданская война» Рихтер «Зибенкэз» Рорти «Философия и зеркало природы» Токвиль А. «Демократия в Америке» Успенский Б.А. «Крест и круг. Из истории христианской символики» Фуко «Надзирать и наказывать» Хайдеггер «Положение о основании» Хардт М. Негри А. «Множество: война и демократия в эпоху империи» Шкловский В. «Матерьял и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир» Эткинд «Хлыст»

#жиль делёз #кино #философия #новинки #принт-он-деманд #Print-On-Demand

2 notes · View notes