Saint Isaac's Cathedral

Vitebsky railway station in Saint Petersburg. The monument is dedicated to russian soldiers and officers of the First World War

call me by your name and I'll call you by mine

Saint Isaac's Cathedral, Saint Petersburg, Russia

OTMA's clothes and dolls, exhibition in Hermitage in 2023

Скоро сессия, а это значит, что желание просто поставить всем автоматы и отпустить с миром возрастёт до неимоверных высот. Но так не получится, поэтому на экзамене я просто буду доброй...

«In the blue kingdom, in the pink kingdom» is the cycle of poems, which prince Vladimir Paley devoted to his sisters princesses Irina and Natalia Paley. Photos of original edition of his book from 1916

Yusupov palace on Moika, Saint Petersburg

(by gammsystrar)

Peter the Great tomb in Saints Peter and Paul Cathedral, Saint Petersburg

Fabulous cottages near St. Petersburg, Russia.

P.S. Photographer unknown.

Часовня-усыпальница дореволюционной певицы Анастасии Вяльцевой, Никольское кладбище Александро-Невской лавры. Архитектор - Л.А. Ильин, скульптор - С.Н. Судьбинин

В тг-канале тоже выкладываю разное

Spiderweb stain glass 🕷

Начало моей книги, которая давно написана, но ждёт редактирования. Оставлю пока здесь.

«Сквозь мельничное колесо»

I. 1916

Если бы я вернулась в свой город теперь, то, наверное, и сейчас запросто вспомнила в нем каждый дом и каждую дорогу. Я могла бы вспомнить старую водяную мельницу в одном из форштадтов, чистейшие центральные улицы, и даже немощеные, вечно тонущие в глинистой грязи улицы соседние. Я любила этот город – он был похож на фарфоровую куклу, которой когда-то играли, но теперь оставили на чердаке, на пожелтевший от времени кружевной парасоль, на бледно-розовые бумажные цветы, которые моя бабушка-католичка делала для окладов икон. Экипажи в моем городе ездили резво, но добирались долго – застревая в грязевых яминах, которые всё время появлялись на одних и тех же местах – и всё же каждый раз ямщик о какой-нибудь да забывал.

Наш дом стоял рядом с одной из главных улиц, немного в стороне от шума, бережно укрытый высокими деревьями – тополями и липой – её ветви ложились на��ишневого цвета круглую башенку, на которой красовалась причудливая иллюзия черепицы. Башенка располагалась на чердаке, в нее можно было забраться по короткой деревянной лестнице, чтобы оттуда, из маленького полукруглого оконца смотреть на улицу и ощущать себя героиней какой-нибудь средневековой баллады. Мой брат однажды пошутил, что я могу принести туда какое-нибудь вышивание и изображать Леди Шалот, но потом мы вспомнили, что ей было запрещено смотреть на мир через окно, и решили, что этот образ мне не подходит. Иногда мы с братом сидели в той башне, часами разговаривая и рассказывая истории. Но забираться туда надо было осторожно – чердачный пол не так давно начал скрипеть, и мешал остальным домашним.

Окнам дома изнутри закрывали вид розовые и багряные мальвы, которые мама грозилась выкопать, но они мне нравились, и потому каждое лето цвели здесь, во всегдашнем сумраке узкой улицы, выглядывая из тени своими яркими глазами. Дом уже тогда казался старым и таинственным, хотя построен был не так уж давно. Здесь родились я и старший брат, отсюда мы пошли в гимназию, здесь я потратила бесчисленное количество часов, блуждая по разным полутемным закоулкам, что было, в общем-то, не самым приветствуемым занятием для девушки из добропорядочной семьи. Этими же закоулками, став постарше, я могла сбежать в синематографию, где обязательно показывали какую-нибудь фильму с весьма интригующим пятнадцатилетний ум названием вроде «Слёзы страсти» или «Поцелуй греха». Конечно, все мои ровесницы тогда увлекались обожанием, да что там, обожествлением актрис, и многие старались выглядеть так же, как они. Это привело к тому, что мать наказала одну из моих подруг за чрезмерные кривляния и заламывания рук, а вторая в попытках придать своему взгляду той темной таинственности, что так поражала нас в Вере Холодной, несколько дней пролежала дома с распухшими от сажи веками. Но это бывало редко – чаще я выходила из дома для того, чтобы отнести в городскую библиотеку прочитанные книги и вернуться домой со стопкой новых.

В ту осень весь город, обычно и без того странный, виделся мне совсем уж другим. Я глядела на выщербленные кружева его деревянных окон, аккуратная брусчатка под моими ногами резко менялась на невысыхающую грязь, уличные коты, как и прежде, сбегались ко мне, зная, что я их обязательно накормлю, но я в своем, казалось бы, привычном одиночестве ощущала себя странно. Брат и отец уехали давно –на войну, и мы с мамой не видели их уже два года. Мама – директриса детского приюта – с началом войны всё реже появлялась дома. К 1916 году ставшая совсем занятой, она всё же находила время на то, чтобы вечером выпить со мной чаю и сделать замечание о том, что я хожу вечерами в осенних потемках совершенно одна. Мне, всюду сопровождаемой героями прочитанных книг и гулявшей, в общем-то, двумя-тремя улицами, не казалось, что опасность близка, да, в общем-то, так и было. Конечно, я не могла обижаться на маму, но иногда мне было одиноко. Часто я ловила себя на мысли, что ревную ее к приютским детям, но я старалась отбросить такие думы. Мама понимала меня и знала мои мысли и переживания очень хорошо – и этого было достаточно.

Первый снег пал на Покров, и, конечно, не надо объяснять, что это значило. Он сошел быстро, словно его и не было, но солнце, казалось, скрылось уже насовсем. На следующий день в город приехал бродячий цирк, большой, с множеством фургонов и даже своими собственными каруселями и разноцветными, правда, уже немного обветшалыми и не такими яркими, как в лучшие времена, шатрами. Опавшие желтые листья скрывали грязь, мои ноги в ботинках мягкой коричневой телячьей кожи со шнуровкой ступали по ним, не боясь запачкаться, и листья тихо шуршали в такт походке. Заходя в один из шатров, я сняла замшевые перчатки и потерла чуть замерзшими под ними руками.

Больше всего я любила в бродячих цирках цыган. Я знала, что гадалки часто говорят то, что наивная юная девушка всего лишь хочет слышать, но я любила их не за предсказания, которые они могли сделать и которых я, несмотря на их возможную несостоятельность, почему-то боялась. Мне нравились цыганские юбки, расшитые красивыми узорами, золотыми и серебряными нитями, платки с кистями, звучные голоса и звонкие гитары.

Цыганка в шатре была молодой, хотя я себе представляла совсем старую, но в остальном она, освещенная парой свечей, в общем-то, оправдала мои ожидания. Я села напротив нее, протянув руку и подавшись вперед, чтобы не упустить ни одного слова.

— Женщина… — она глубоко вдохнула, — огонь… Нож и два сердца: каменное и золотое. Как больно! Отыскали? Нет, не отыскали… Поможешь ей — так написано.

Что и говорить, я ровным счетом ничего не понимала. Впрочем, мне всегда так и казалось: настоящая гадалка не должна говорить всё прямо. Я твердо пообещала себе, что слова врежутся в мою память навсегда. Черные глаза цыганки глядели на меня, странный туман разливался в них. Огонек одной из свечей затрепетал и погас, и она выпустила мою руку.

- Беги.