nastiamagic
Выдохни и останься
Навсегда ничего нельзя даже представить, а оставлять навсегда что-то просто глупо
128 posts
Don't wanna be here? Send us removal request.
Last Seen Blogs
julius-seize-her
Julius Seize Her
emazingcodes
themata
deblightful
Untitled
giveawayskcp
Untitled
cyllux-the-imaginary
cyllux
Text
Остатки любви
Я помню запах каждого дорогого мужчины в моей жизни. Папа, первый парень, человек, с которым я делила свой мир несколько лет, приятель, оказавшийся лишь коротким увлечением. И твой запах. Я нахожу его повсюду. В воздухе, когда ты только ушел, на подушке, когда остаюсь ночевать одна, среди собственных волос.
И вот, что меня радует, даже если ты уйдешь, что-то пойдет не так, обстоятельства будут против, со мной навсегда останется твой запах. Этого никто не сможет отнять.
1 note
·
View note
Text
Обесчеловечивание
Она снова стояла и молча смотрела на плачущую мать. Плечи вздрагивали, доносились всхлипы. А она лишь пыталась закрыть свое сердце от этой адской боли, которая разрывала изнутри. Она думала в этот момент, что внутри нее есть разрушенная, вся в трещинах душа. Душа, от которой почти ничего не осталось. Каждый раз, когда ее мать плакала, она практически задыхалась от боли, грусти, безысходности. Она хотела умереть, но... Не умирала.
Каждый раз, когда она не умирала, умирала частичка ее души. Вместо нее страдало все то прекрасное, что есть в человеке. Как сложно было в начале не умереть, не покончить с собой, но сейчас эти мысли практически не возникали. Что изменилось? Она стала сильнее. Люди часто говорили ей, что не встречали никого сильнее, чем она. Хотелось ли быть ей сильной? Нет. Был ли у нее выбор? Нет. Может ли она что-то изменить? Нет. Она просто должна стоять и смотреть, как ее мама плачет, чувствуя, как внутри что-то умирает.
Умирает ее способность чувствовать, видеть хорошее вокруг, любить людей, желать жить. Все это исчезает в маминых слезах и в слезах, на которые она просто не имеет право. Она должна быть сильной. Даже если это значит, что ей никогда больше не быть тем человеком, которым она хотела стать когда-то.
0 notes
Text
Жизнь ценой в две пачки масла
Она думала: “Сегодня суббота, почему же никто из детей не звонит”. Шаркая ногами по маленькой квартирке на окраине огромного города, она бормотала: “Выходной... Неужели нельзя набрать матери. Родить двоих и умирать в одиночестве”. Она было подумала пару недель назад, что телефон сломан, а дети слишком заняты, чтобы заехать в гости. Собравшись с силами, она поднялась пешком на пятый этаж и попросила молодого парня, разбирающегося в технике, провести небольшое обследование. Операция телефону не понадобилась, он был жив и здоров, но почему-то очень уж молчалив. Ее вздохи надолго застряли среди убогих, давно не ремонтируемых стен в желтый цветочек.
Каждый день память становилась все хуже. Каждый день она с трудом вспоминала, что она делала вчера. Так и сегодня она вдруг резко остановилась на полпути из никуда в никуда и поняла, что через два дня ей будет восемьдесят. Юбилей. Про это точно дети не смогут забыть. Наскоро, если человек в восемьдесят вообще может делать что-то быстро, она собрала сумку, оделась и вышла во двор. Скользя, теряя равновесие и замерзая, она все же добралась до ближайшего магазина. Взяв корзинку сумке на перевес, она медленно продвигалась по небольшому залу, пытаясь вспомнить, что же ей нужно купить. Так, для торта мед и муку, для горячего курицу и картошку, для салата не хватает только помидоров. Корзинка набралась с верхом, нести было тяжело. Уже собираясь отправиться к кассам, она вспомнила, что на торт не хватает двух пачек масла. Магазинная духота начала давить на сердце, дышать становилось все труднее. Она прошла к холодильнику и достала две пачки. Дважды проиграв самой себе в попытках положить покупки в корзинку, она быстро сунула их в сумку, потому что в корзинке больше не было места.Тогда, уже практически задыхаясь от нехватки свежего воздуха, она оплатила покупки, пытаясь как можно быстрее выйти из магазина. Путь ей перегородил охранник. Подняв на него вопросительный взгляд, старушка попыталась обойти его и выйти, но охранник не выпускал ее. Почти ничего не соображая, она заставила себя выслушать этого человека. Оказалось, что он обвиняет ее в краже. «Глупости какие, - подумала она, - что, по их мнению, я могла здесь украсть». Но из сумки торчали две пачки масла. Охранник грозно показывая на них, что-то кричал, а она просто развернулась и мирно пошла к кассе, чтобы оплатить забытое. Но тут сзади ее кто-то схватил, она потеряла равновесие, упала и начала задыхаться.
Дальше все происходило в суматохе. Единственное, о чем она могла думать: «Неужели эти люди действительно решили, что я намеренно не заплатила, ведь я хожу в этот магазин уже не один год, какой стыд». Ей хотелось побыстрее пойти домой. Она попыталась встать, но почувствовала, что ее с силой прижимают к полу. До нее донеслись звуки: «Вызывайте полицию, у нас тут кража».
И тут, в этот самый момент, она не на шутку испугалась. За всю жизнь она ни разу не нарушила ни одного закона, не была в участке и с полицейскими имела дело только два раза как свидетельница мелких преступлений. А сейчас, прижимаясь щекой к холодному и грязному полу, она сама была преступницей. «Надо попросить телефон, - мелькали мысли, - надо позвонить детям». Она задыхалась, полиция все не приезжала, жизнь медленно уходила из ее старого, дряхлого тела. Сердце колотилось очень сильно, но она уже понимала, что скоро оно сделает свой последний удар. «Какая ирония, - подумала она, - прожить восемьдесят лет и умереть из-за двух пачек масла». Она попыталась пошевелиться еще раз, но охранник заорал и сильнее прижал ее к полу. Что-то треснуло внутри, она почувствовала страшную боль, а дальше только темнота.
0 notes
Text
Творог как жизненная философия
Три дня мама ходила за мной, повторяя снова и снова, что я должна кушать творог: это полезно, это важно, даже иногда бывает вкусно. Между делом она заметила, что раньше я ела творог с удовольствием.
Конечно, я помню эти воскресения, когда родители приходили с рынка с кучей пакетов и маленьких пакетиков. Красная рыба, свежий хлеб, конфеты - ничего не интересовало меня: среди покупок я искала именно творог.
Жирная деревенская сметана, деревенский творог, сахар. Смешиваем и получаем любимое блюдо детства. Если добавить к сладкому творогу соленую докторскую колбасу, то вообще жизнь покажется сказкой.
А сейчас что? Творог весь липкий, жидкий, непонятными комками. Колбаса невкусная, даже цвет не тот. Сейлор Мун больше не крутят по телевизору. Нет семейных обедов и ужинов. Нет традиций, ведь каждый живет своей жизнью и создает свое будущее.
Почему я не ем творог? Мысли путаются. Некоторым вещам лучше остаться в детстве, потому что иначе разочарование неизбежно. Разбирая продукты из пакета, я задумываюсь, разжимаю ладонь, что-то летит на пол, упаковка рвется и вся кухня оказывается в мелких, совсем не привлекательных комках желтоватого творога.
Ба-бах. Даже хорошо, ведь есть его больше не придется хотя бы на этой неделе.
0 notes
Text
Рэй Брэдбери "Всякое бывает"
Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого в Центральную школу пришла учительствовать мисс Энн Тейлор. Было ей тогда двадцать четыре года, а Бобу Маркхэму — четырнадцать. Все умы занимала Энн Тейлор. Для этой учительницы дети несли в школу то цветы, то фрукты и без напоминания сворачивали после уроков зеленовато-розовые карты мира. Если она проходила по улицам, то, казалось, как раз в ту пору, когда дубы и вязы отбрасывали кружевную тень, отчего на лице у нее играли солнечные зайчики, а она шла не останавливаясь, и при встрече с нею каждый загадывал что-то свое. Была она как нежный персик среди зимних снегов, как глоток холодного молока к завтраку в душное летнее утро. Выпадали, случалось, редкостные дни, когда мир обретал равновесие, подобно кленовому листу, которому не дают упасть благодатные ветра: такие деньки точь-в-точь были похожи на Энн Тейлор, и в календаре их следовало бы назвать ее именем.
Что же до Боба Маркхэма, октябрьскими вечерами этот паренек слонялся в одиночку по городским улицам, а за ним гнался ворох листьев — ни дать ни взять мышиные полчища в Духов день. Весной движения его замедлялись, и весь он становился похож на белую молодь форели, что водится в терпких водах речки Фокс-Хилл; за лето белизна сменялась коричневым отблеском спелых каштанов. Частенько он, валяясь на траве, взахлеб читал книжки, даже не замечая муравьев, ползавших по страницам, а то еще играл сам с собой в шахматы на крыльце бабушкиного дома. Приятелей у него не было.
Когда мисс Тейлор пришла вести свой первый урок, Боб учился в девятом классе; никто из учеников не шелохнулся, пока она выводила на доске свое имя аккуратным, округлым почерком.
— Меня зовут Энн Тейлор, — негромко сказала она, — я ваша новая учительница.
Казалось, в классную комнату вдруг хлынул свет, словно чья-то рука сдвинула кровлю. Боб Маркхэм держал наготове пульку из жеваной бумаги. Через полчаса он незаметно уронил пульку на пол.
После уроков он принес в класс ведро воды, взял тряпку и стал протирать доски.
— Что происхо��ит? — Обернувшись, она посмотрела в его сторону из-за учительского стола, за которым проверяла диктанты.
— Доски грязноваты, — сказал Боб.
— Да, верно. Ты сам решил этим заняться?
— Наверное, полагается разрешения спрашивать, — смущенно выдавил он.
— А мы сделаем вид, будто ты так и поступил, — улыбнулась она в ответ, и от этой улыбки он мигом справился с работой: белые тряпки и губки так и летали у него в руках, и если бы кто заглянул с улицы в открытое окно, то подумал бы, что в классе кружатся хлопья снега. — Дай-ка вспомню, — сказала мисс Тейлор. — Ты ведь Боб Маркхэм, правильно?
— Да, мэм.
— Ну, спасибо тебе, Боб.
— А давайте я каждый день буду доски мыть? — предложил он.
— Тебе не кажется, что все должны дежурить по очереди?
— Да мне не трудно, — сказал он. — После уроков.
— Можно попробовать, а там видно будет, — решила она.
Он медлил.
— Теперь беги домой, — велела она, помолчав.
— До свидания. — Нога за ногу, он поплелся к выходу.
На следующее утро он уже маячил у пансиона, где поселилась мисс Тейлор, в то самое время, когда она выходила из дверей.
— А вот и я, — сказал он.
— Честно говоря, — ответила она, — меня это не удивляет.
Они отправились в школу вместе.
— Давайте я ваши книжки понесу, — предложил он.
— О, спасибо тебе, Боб.
— Не за что, — откликнулся он, принимая у нее книги.
Вот уже несколько минут они шли бок о бок, но он не проронил ни слова. При взгляде на него — искоса и немного сверху — она заметила, что он не только не смущен, но сияет от счастья, и решила дать ему возможность заговорить первым, однако это ни к чему не привело. На подходе к школе он вернул ей книги.
— Наверно, дальше надо поодиночке, — сказал он. — Ребята не так поймут.
— Да я и сама не вполне понимаю, Боб.
— Ну как, у нас дружба, — со значением произнес он.
— Боб… — начала она.
— Да, мэм?
— Ладно, неважно. — И она зашагала вперед.
— Я со звонком приду, — сказал Боб.
Конечно же, он пришел со звонком и каждый день на протяжении двух недель оставался после уроков: не говоря ни слова, тщательно мыл доски, полоскал тряпки и снимал со стены карты, а она тем временем проверяла тетради. До четырех часов между ними висела тишина: в этой тишине солнце клонилось к закату, по-кошачьи сновали тряпки, шуршали тетрадные страницы, поскрипывало перо, а в высокое оконное стекло с натужным жужжанием билась сердитая муха. Иногда молчание затягивалось часов до пяти, покуда мисс Тейлор не замечала, что Боб Маркхэм устроился за последней партой и не сводит с нее глаз.
— Ну, пора домой, — по обыкновению говорила мисс Тейлор, поднимаясь со стула.
— Да, мэм.
И он бросался доставать из шкафа ее пальто и шляпку. Потом брал у нее ключ и сам запирал дверь, если к тому времени еще не появлялся школьный сторож. А дальше они спускались с крыльца и пересекали опустевший школьный двор. О чем только не заходил у них разговор.
— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Боб?
— Писателем, — отвечал он.
— Да, планы у тебя серьезные. Только это тяжелый труд.
— Знаю, но хотя бы попробовать, — сказал он. — Я ведь много читаю.
— Боб, неужели у тебя нет никаких дел после уроков? Я хочу сказать — это непорядок, что из-за бессменного дежурства ты проводишь столько времени в четырех стенах.
— Мне нравится, — объяснил он. — Я вообще занимаюсь только тем, что мне нравится.
— И все-таки…
— Нет, я уж так решил, — упорствовал Боб.
Немного подумав, он выговорил:
— Мисс Тейлор, можно вас кое о чем попросить?
— Смотря о чем.
— Каждое воскресенье я выхожу на Бьютрик-стрит, иду вдоль ручья и дохожу до озера Мичиган. Там раки водятся, бабочки летают, птицы поют. Если вы не против, пойдемте вместе, а?
— Спасибо за приглашение, — сказала она.
— Значит, договорились?
— Нет, у меня, к сожалению, дела.
Он уже открыл рот, чтобы спросить, какие у нее дела после уроков, но осекся.
— Я бутерброды с собой беру, — продолжал он. — С ветчиной и соленьями. И апельсиновую шипучку. Прихожу на озеро часам к двенадцати, ухожу около трех. Здорово было бы вместе пойти. Вы собираете бабочек? У меня, например, большая коллекция. И для вас наловим.
— Спасибо тебе, Боб, но нет, не получится. Может быть, в другой раз.
Он поднял на нее глаза:
— Напрасно я об этом заговорил, да?
— У тебя есть полное право говорить о чем угодно, — ответила она.
Через несколько дней она нашла у себя потрепанную книгу «Большие надежды» и за ненадобностью отдала Бобу. В ту ночь он не сомкнул глаз и прочел роман от корки до корки, а наутро поделился впечатлениями. Теперь он изо дня в день поджидал мисс Тейлор за углом от пансиона, и она не раз начинала: «Боб…» — намереваясь сказать, чтобы он больше не приходил, но так и не собралась с духом.
В пятницу утром на учительском столе сидела бабочка. Мисс Тейлор уже собралась махнуть рукой, чтобы ее согнать, но вовремя заметила, что тонкие крылышки даже не дрогнули; тогда она сообразила, что пойманную бабочку принесли в класс до звонка. Поверх голов она отыскала взглядом Боба, но тот уставился в книгу — не читал, а просто опустил глаза.
Именно тогда до нее дошло, что отныне ей будет затруднительно вызывать Боба отвечать домашнее задание. Карандаш то и дело останавливался на его имени, но в итоге она вызывала тех учеников, чьи фамилии значились в классном журнале до или после фамилии Маркхэм. Когда они вместе шли в школу или обратно, она не поднимала глаз. Но после уроков, когда Боб тянулся вверх, чтобы стереть с доски примеры и задачи, она нередко ловила себя на том, что исподволь наблюдает за его движениями.
А однажды в воскресенье он стоял посреди речушки в закатанных до колен штанах и вдруг, подняв голову, заметил, что у самой кромки воды появилась мисс Тейлор.
— А вот и я, — сказала она, смеясь.
— Честно говоря, — отозвался он, — меня это не удивляет.
— Покажи-ка мне раков и бабочек, — попросила она.
Они дошли до озера и сели на песок, обдуваемые теплым ветром. Когда настало время подкрепиться бутербродами с ветчиной и соленьями, а также апельсиновым ситро, Боб чинно уселся немного позади.
— Эх, прямо не верится, — вырвалось у него. — Самое счастливое время в моей жизни.
— Кто бы мог подумать, что я отправлюсь на такой пикник, — сказала она.
— Да еще с каким-то сопляком, — добавил он.
— Мне здесь хорошо, — призналась она.
— Приятно слышать.
До вечера они почти не разговаривали.
— Неправильно это, — сказал он позднее. — А почему — не могу понять. Мы же просто гуляем, ловим этих дурацких бабочек и раков, едим бутерброды. Но мать с отцом точно меня прибьют, если узнают, да и в школе по башке дадут. А вас, наверное, учителя засмеют, да?
— К сожалению, это так.
— Тогда завязывать надо с этими бабочками.
— Я вообще не понимаю, как здесь оказалась, — пробормотала она.
На этом и закончился тот день.
Вот и все, что вместила в себя история Энн Тейлор и Боба Маркхэма. Две-три бабочки-данаиды, книга Диккенса, десяток раков, четыре бутерброда и две бутылки апельсинового ситро. В понедельник Боб долго стоял за углом, но так и не дождался, чтобы мисс Тейлор появилась в дверях и направилась в школу. Лишь примчавшись к первому звонку, он сообразил, что она вышла раньше обычного и намного его опередила. После занятий она снова исчезла: на последнем уроке ее подменяла другая учительница. Пройдясь мимо пансиона, где жила мисс Тейлор, он так ее и не увидел, а позвонить в дверь не решился.
Во вторник после уроков они снова оказались в безмолвной классной комнате: он размеренно тер доску губкой, как будто время остановилось и спешить больше некуда, а она проверяла тетради, и ей тоже казалось, что можно до скончания века сидеть за столом, утопая в непостижимом покое и счастье, — и тут вдруг пробили часы на здании суда. Часовая башня находилась в квартале от школы, но от бронзового гула курантов содрогалось все тело, точно старея с каждом ударом. Этот бой пробирал до костей, напоминая о сокрушительной силе времени; с пятым ударом она подняла голову и долго смотрела в окно на городские часы. Потом отложила ручку.
— Боб! — окликнула мисс Тейлор. Вздрогнув, он обернулся. За все это время они не перемолвились ни словом.
— Подойди, пожалуйста, — попросила она. Он медленно положил губку.
— Иду, — ответил он.
— Присядь, Боб.
— Да, мэм.
Несколько мгновений она пристально смотрела на него, и наконец он отвел глаза.
— Ответь мне, Боб, ты понимаешь, о чем я собираюсь поговорить? Догадываешься?
— Да.
— Тогда сам скажи.
— О нас, — произнес он, помолчав.
— Сколько тебе лет, Боб?
— Пятнадцать будет.
— На самом деле тебе четырнадцать.
Он неловко поерзал.
— Да, мэм.
— А знаешь ли ты, сколько мне?
— Да, мэм. Слышал. Двадцать четыре.
— Двадцать четыре.
— Через десять лет мне тоже будет двадцать четыре, — сказал он.
— Но к сожалению, сейчас тебе еще нет двадцати четырех.
— А иногда кажется, что есть.
— Понимаю — иногда ты и ведешь себя как мой ровесник.
— Честно?
— Ну-ка, сиди смирно; это серьезный разговор. Нам необходимо самим разобраться в том, что происходит, ты согласен?
— Вообще-то да.
— Для начала давай признаем: мы самые лучшие, самые близкие друзья на свете. Давай признаем: у меня никогда не было такого ученика, как ты, и ни к одному молодому человеку я не испытывала такой нежности. И позволь, я скажу за тебя: ты считаешь меня лучшей учительницей из всех, которые у тебя были.
— Если бы только это, — сказал он.
— Возможно, ты чувствуешь нечто большее, но приходится учитывать самые разные обстоятельства, весь уклад нашей жизни, считаться с горожанами, соседями и, конечно, друг с другом. Я размышляю об этом уже много дней, Боб. Не думай, что я не способна разобраться в собственных чувствах. По некоторым причинам наша дружба действительно выглядит очень странно. Но ведь ты — незаурядный юноша. Себя, как мне кажется, я тоже хорошо знаю и могу сказать, что не страдаю физическими или умственными расстройствами; я искренне ценю тебя как личность. Но в нашем мире, Боб, о личности принято говорить только тогда, когда человек достиг определенного возраста. Не знаю, понятно ли я выражаюсь.
— Чего ж тут непонятного? — проговорил он. — Был бы я на десять лет старше и на пятнадцать дюймов выше — и разговор был бы другой. Глупо судить о человеке по его росту.
— Согласна, это кажется глупостью, — продолжила она, — ведь ты ощущаешь себя взрослым, знаешь, что не делал ничего плохого, и стыдиться тебе нечего. Тебе нечего стыдиться, Боб, так и знай. Ты держался честно и достойно; надеюсь, и я вела себя так же.
— Это уж точно, — подтвердил он.
— Возможно, придет время, когда люди научатся распознавать зрелость характера и будут говорить: вот это настоящий мужчина, хотя ему всего четырнадцать лет. По воле случая и судьбы он стал зрелым человеком, который трезво оценивает себя, знает, что такое ответственность и чувство долга. Но пока это время не пришло, мерилом будут служить возраст и рост.
— Несправедливо, — сказал он.
— Допустим, и мне это не по душе, но ты же не хочешь, чтобы тебе в конце концов стало еще тяжелее? Ты же не хочешь, чтобы мы оба были несчастны? А ведь именно это нас и ждет. Мы ничего не можем изменить, у нас нет выбора; даже этот разговор о нас самих — и тот звучит нелепо.
— Да, мэм.
— Но по крайней мере, мы выяснили все, что касается нас двоих, мы знаем, что не сделали ничего дурного, что совесть у нас чиста и в наших отношениях нет ничего постыдного. Однако мы оба понимаем и то, что продолжение невозможно, так ведь?
— Может, и так, только я ничего не могу с собой поделать.
— Нужно решить, как нам быть дальше. Сейчас об этом знаем только ты и я. Не исключено, что вскоре это будет знать каждый встречный и поперечный. Я могла бы сменить работу…
— Нет, даже не думайте!
— Или устроить так, чтобы тебя перевели в другую школу.
— Можете не трудиться, — бросил он.
— Почему же?
— Наша семья переезжает. В Мэдисон. Через неделю меня уже здесь не будет.
— Это ведь никак не связано с темой нашего разговора?
— Нет-нет, что вы. Отцу предложили хорошее место, вот и все. В пятидесяти милях отсюда. Мы ведь сможем видеться, когда я буду приезжать в город?
— Ты думаешь, это разумно?
— Наверное, нет.
Какое-то время они сидели молча.
— Почему же так вышло? — беспомощно спросил он.
— Не знаю, — ответила она. — Никто не знает. Тысячу лет люди не могут найти ответа на этот вопрос и, как мне кажется, никогда не найдут. Нас либо тянет друг к другу, либо нет, и случается, между двумя людьми возникает чувство, которое приходится скрывать. Я не могу объяснить, что меня подтолкнуло, а ты — тем более.
— Пойду я домой, — проговорил он.
— Ты на меня не сердишься?
— Господи, конечно нет. Как я могу на вас сердиться?
— И еще одно. Я хочу, чтобы ты помнил: в жизни нам за все воздается. Так было во все времена, иначе род человеческий не смог бы выжить. Сейчас тебе тяжело, так же как и мне. Но потом произойдет событие, которое залечит все раны. Ты мне веришь?
— И рад бы поверить…
— Это чистая правда.
— Вот если бы… — начал он.
— О чем ты?
— Если бы только вы могли меня подождать, — выпалил он.
— Подождать десять лет?
— Мне тогда исполнится двадцать четыре.
— А мне — тридцать четыре, и возможно, я стану совсем другим человеком. Нет, думаю, это невозможно.
— Разве вам бы этого не хотелось? — воскликнул он.
— Да, — ответила она тихо. — Это нелепость и бессмыслица, но мне бы этого очень хотелось.
Долгое время он сидел молча.
— Я вас никогда не забуду, — сказал он.
— Спасибо тебе за эти слова, но так не бывает — жизнь устроена иначе. Ты забудешь.
— Нет, не забуду. Я что-нибудь придумаю, но никогда вас не забуду, — повторил он.
Она встала и пошла вытирать доску.
— Я помогу, — вызвался он.
— Нет-нет, — поспешно возразила она. — Иди домой, а дежурить больше не оставайся. Я поручу это Хелен Стивенс.
Боб вышел из класса. Оглянувшись с порога, он в последний раз увидел Энн Тейлор: она стояла у доски и медленными, плавными движениями — вверх-вниз, вверх-вниз — стирала меловые разводы.
Через неделю он уехал из города на долгих шестнадцать лет. Живя всего в пятидесяти милях, вернулся он уже тридцатилетним, женатым человеком: как-то по весне, проездом в Чикаго, они с женой сделали остановку в городке Грин-Блафф.
Боб надумал пройтись в одиночку и в конце концов решился навести справки о мисс Энн Тейлор. Сначала никто ее да��е не вспомнил, а потом кого-то из горожан осенило:
— Ах да, была такая учительница, само очарование. Умерла вскоре после твоего отъезда.
— Замуж-то она вышла?
— Да нет, как-то не сложилось.
Во второй половине дня, побродив по кладбищу, он отыскал могильный камень с высеченной надписью: «Энн Тейлор, 1910-1936». Двадцать шесть лет, подумал он. А ведь я теперь на четыре года старше вас, мисс Тейлор.
Ближе к вечеру горожане увидели, что встречать Боба Маркхэма вышла его жена, и все головы поворачивались ей вслед, потому что на лице у нее играли солнечные зайчики. Была она как нежный персик среди зимних снегов, как глоток холодного молока к завтраку в душное летн��е утро. А день выдался такой, когда мир обрел равновесие, подобно кленовому листу, которому не дают упасть благодатные ветра: один из тех редкостных дней, которые, по общему мнению, следовало бы назвать в честь жены Боба Маркхэма.
2 notes
·
View notes
Text
Вести или быть ведомой?
Когда еще совсем малышкой я занималась бальными танцами, мне говорили, что нужно доверять всю себя партнеру и даже с закрытыми глазами уверенно отзываться на каждое его движение.
Наверное, именно тогда я решила, что женщина должна держать мужчину за руку и, свободно опираясь на его вторую руку, создавать что-то прекрасное.
Может, из-за того, что прошло немало времени, может, от того, что мужчины просто в какой-то момент не оправдали моих ожиданий, я забыла об этом детском опыте.
Сейчас все возвращается на места, и я впервые не готова вести кого-то сама, предпочитая то старое, знакомое мне чувство. Мне приятно, когда мужчина берет на себя решение основных вопросов, когда я просто должна быть рядом, чтобы сделать его счастливым, чтобы создать вокруг него прекрасный мир, легко опираясь на его руку.
И пусть вокруг женщины кричат, что мы имеет те же права, что и мужчины, пусть, но получать те же обязанности я не хочу. Мне нравится быть женщиной в полном смысле этого слова, а мужчины, по моему мнению, должны оставаться мужчинами.
1 note
·
View note
Text
День 2
Проект продолжается. Сегодня самым счастливым оказался вечер. Я зажгла свечи и читала письма Ремарка к Дитрих. Я просто растворилась в этой истории любви, прониклась ею. Одно письмо заставило меня написать людям, с которыми я давно не общалась, и снова что-то щелкнуло внутри. Вот часть его, которая мне особо понравилась: “Милая, я знаю, наступают дни, когда ты грустишь - в эти первые дни нового года, и ты должна сама знать, что это мне известно. Я с тобой во всем, и когда ты оглядываешься, чтобы бросить взгляд на прошлое, я хочу стоять рядом с тобой и быть с тобой.
Я хочу быть с тобой рядом, и больше мне ничего не надо. Ты должна знать, что я есть. И не должна ничего бояться. Ты должна чувствовать, что я всегда буду с тобой и что в твоей жизни никогда больше не будет одиночества”.
3 notes
·
View notes
Text
Для любителей подведения итогов года
Время бежит все быстрее, позади еще один чудесный год. Не скажу, что он прошел без страданий, но я впервые за несколько лет не имею никакого понятия, каким будет следующий год: я не знаю, с кем я его проведу, не знаю, чем я займусь. Но я готова к новому, мне не страшно, в голове столько мыслей, что с ума можно сойти.
Спасибо тем, кто сделал меня счастливее, и тем, кто сделал меня сильнее. Спасибо этому году за бесконечные путешествия, и за возможности, которыми я, конечно же, поленилась воспользоваться.
С наступающим!
0 notes
Text
Сегодня
Не пытайся вернуть того, кто не хочет быть рядом,
Никогда, ничем, ни словом, ни мыслью, ни взглядом,
Потому что нельзя заставить любить.
Не пытайся найти кого-то настолько похожего,
Что в нем все, улыбка, прическа и даже кожа,
Говорит о том, кого невозможно забыть.
Не пытайся страдать сильнее, чем сердце может,
До сбоев, отчаянья, слез по ночам и дрожи,
Ведь придется когда-то его отпустить.
Но вернуть не пытайся и всегда улыбайся,
Снова учась любить.
0 notes
Text
Auslandssemester
Вот и прошел наш собственный семестр в другой стране, а я еще помню жуткое волнение, которое поднялось, когда нам сообщили, что пятеро из группы могут поехать в Германию. Помню, как мы бегали и переживали, что документы не будут готовы вовремя. А потом все так быстро закончилось.
Сидя в кафе, проводя вместе последний вечер, мы восстанавливали хронологию событий. Даша была крайне внимательна к деталям, призывая быть точнее в датах и местах, а нам было просто смешно от того, что все города и дни перемешались.
Я еще не знаю, что ждет меня в Петербурге, но чувствую, что там только суматоха и вечные дела, Гиссен же подарил нам два с половиной месяца спокойствия. Возвращаться даже страшно немного, но уже хочется.
Странно, сначала было неуютно, ведь я никогда не жила одна, но вечер, когда мы потерялись, изменил все, потому что я знала, что рядом люди, за которыми можно спрятаться в случае чего.
Дни были чаще пьяными, недели проходили одна за одной. Мы полюбили Россию, находясь в Германии, и запивали выступления Путина джеком дэниэлсом с колой.
Ездили за покупками в другие города, валялись на асфальте после стакана пива. Щеки болели от постоянной улыбки. День кончался слишком поздно, утро начиналось в обед, зима не наступала, а потом осталось две недели до конца.
А дальше счет пошел на дни, потом оказалось, что уже пора собирать чемодан. Это время было особенным, не забывайте.
0 notes
Text
Может, дело в том, что я не могу сидеть на одном месте, может, просто хочется новых ощущений, причина, по которой я все время ищу места, чтобы сделать их частью своей жизни, не так-то важна. Вот, еще полгода не прошло, как я переехала из Сибирской культурной столицы в Северную культурную. Чувства, которые охватывают меня при виде величия этого города, нельзя передать словами. Но недавно я побывала в Швеции, а именно, в Стокгольме. Этот город поразил меня своим прошлым и настоящим, а может, нашим совместным будущем. К нему просто нельзя оставаться равнодушным, потому что он прекрасен. Атмосфера многих веков завораживает. Как жаль, что я уже привязалась ко всему, что связано с Питером, иначе собрала бы вещи и уехала, не боясь последствий и не жалея ни о чем.
1 note
·
View note
Text
Беги
Человек всегда остро чувствует одиночество, которое следит, поджидает, прячется за углом, стоит человеку повернуться. Кусочек тени виден то здесь, то там. Человек боится, человек чувствует, что что-то нужно делать. Человек убегает, несмотря на холод и ветер. Человек сбивает ноги в кровь, укрывается ночами под чужими крышами. Человек ждет тепла, человек его жаждет. Но все люди вокруг не те, тепла не хватает. Человек греет руки. Человек закутывается в свитера. Ничего не помогает человеку. Одиночество все время рядом. Человеку нужна любовь. Человек не может без заботы. День за днем одиночество приближается к человеку. Оно достигнет его. Рано или поздно оно заразит его не выдыхаемым холодом, который накопится внутри и остановит сердце, превратив его в льдинку. В любом случае, все мы умрем. И наступит наша одинокая вечность.
1 note
·
View note
Text
Не так-то просто прощать
Если подумать, у человека всегда есть выбор. И вот один из частых случаев, когда надо выбирать. Прощение. Как это просто. Простить и жить дальше или не простить. Казалось бы, здесь нет никаких подводных камней и комочков в каше тоже нет вроде. Но кто знает, как это "простить"? Что нужно сделать, чтобы простить? А самое важное, как понять, что все в прошлом и сердце по-настоящему простило? Бывает, что простить очень хочется и фраза "прощаю" вылетает сама собой, а после улыбки слезы и радость. Но через некоторое время все начинает давить, злить, все рушится. И крик, раздражение. Ничего не получается. Потому что "прости" это не слово, это чувство, которое точно нужно иметь, чтобы начинать сначала, иначе другое чувство - чувство отчаяния захватит душу полностью и ни о каком "прости" речи уже не будет. В следующий раз, прежде чем сказать что-то, подумайте. Это важнее.
1 note
·
View note
Text
о прошлом
так забавно понимать, что все прошло. хочешь ты того или нет, но ничего нельзя поделать, ведь это конец. и тут начинается самое забавное. разрушение отношений. период "узнай о себе всю правду от любимых людей". Время, когда узнаешь, что ты говоришь не то, делаешь не так, общаешься не с теми. И вообще, ты не такой, как хотелось бы, как нужно, чтобы быть в жизни человека, которого ты любишь. Ты не подошел. "Следующий, пожалуйста". Это всего лишь очередь, пусть ты задержался в приемной врача дольше, чем все остальные, рано или поздно тебя выпнут, нечего занимать чужую жизнь. Что ты хотел от этого человека? Вечного счастья, смеха и радости? А получил? Разочарование, боль и обиду? Именно так. Зачем это было нужно? Ради миллиона фотографий? Ради опыта? Это того не стоит. Эта ноющая боль внутри того не стоит. Вечное желание все изменить тоже не стоит. "Не выходи из комнаты..." Дальше вы и сами знаете.
1 note
·
View note
Quote
Лучше быть хорошим человеком, ругающимся матом, чем тихой, воспитанной тварью.
0 notes
